10/23 января (1894).

ЖИТИЕ

Подвижник веры и благочестия епископ Феофан Затворник оказал глубокое влияние на духовное возрождение современного ему общества. Своим молитвенным созерцательным подвигом, чистотою сердца, целомудрием и благочестием, сохранённым от юности, святитель Феофан стяжал дар опытного постижения святоотеческой аскезы. Этот опыт он — богослов и экзегет — изложил в своих многочисленных творениях, которые могут рассматриваться чадами церковными как практические пособия в деле христианского спасения.
Мирское имя Преосвященного Феофана было Георгий. Он родился 10 января 1815 года в селе Чернавское Орловской губернии, где отец его, Василий Говоров, был священником. Кроме Георгия у Василия Тимофеевича и его супруги, Татианы Ивановны, были еще три сына и три дочери. Говоровы вели примерную семейную жизнь и оба отличались глубокою религиозностью и сердечною отзывчивостью к людям. В том же духе они старались дать воспитание и своим детям, заботливо следя за их нравственностью.

Когда Георгию минуло 8 лет, его отдали в Ливенское духовное училище. Получив основательную домашнюю подготовку, мальчик учился очень хорошо и вёл себя с примерною скромностью. В 1829 году Георгий Говоров в числе лучших учеников был переведён в Орловскую духовную семинарию. Здесь, так же, как и в училище, он резко выделялся из среды своих товарищей не только серьёзностью занятий, но и примерным благонравием. В последних классах семинарии с большею ясностью стали определяться и склад ума Говорова, и черты его нравственного характера.

По окончании семинарии в 1837 году Говоров, как лучший из воспитанников своего курса, отправлен был на казённый счёт для дальнейшего образования в Киевскую Духовную академию. Ещё в семинарии он решил как можно серьёзнее заниматься изучением богословских предметов и строго хранить чистоту своей души и непорочность сердца.
Насколько непоколебимо и прочно было в нём это решение, видно из того, что ещё за год до полного окончания академического курса он подал прошение о пострижении в монашество. 15 февраля 1841 года, когда ему минуло всего 26 лет, он принял постриг с именем Феофан.

В 1841 году, уже в сане иеромонаха, Феофан в числе первых закончил академию и был удостоен степени магистра богословия. По выходе из академии молодой магистр первоначально посвятил себя учебно-воспитательной деятельности, последовательно проходя должности: ректора Киево-Софиевского духовного училища, затем инспектора Новгородской семинарии, а потом бакалавра и помощника инспектора Санкт-Петербургской Духовной академии.

К тому времени нашим правительством окончательно был решён вопрос об учреждении в Иерусалиме Духовной миссии. Иеромонах Феофан давно горел желанием посетить святые места Палестины, лично ознакомиться с положением Православия на Востоке. Штат этой вновь образованной Русской духовной миссии состоял всего из четырёх лиц: её начальника архимандрита Порфирия, иеромонаха Феофана и двух воспитанников Санкт-Петербургской семинарии — Соловьёва и Крылова. Шесть лет пребывания в Палестине были для иеромонаха Феофана временем неустанного труда по изучению религиозной жизни Востока, чему особенно благоприятствовали неоднократные поездки членов Миссии за пределы Палестины — в Сирию и Египет.

По возвращении в Россию иеромонаху Феофану, возведённому в 1855 году в сан архимандрита, суждено было потрудиться на поприще того же духовно-учебного ведомства, вплоть до ректорства Санкт-Петербургской академии, а до этого назначения ещё раз побывать на Востоке уже в качестве настоятеля Посольской церкви в Константинополе. В это вторичное посещение Востока (1856-1857 годы) архимандрит Феофан имел случай войти в самое близкое общение с Афоном, не раз посещая тамошние монастыри и изучая на месте жизнь афонских иноков.

В 1859 году архимандрит Феофан после столь частых и неожиданных перемещений с места на место был наконец призван к епископскому служению на Тамбовскую кафедру, а в 1863 году ему дана была в управление более обширная и многолюдная епархия — Владимирская.

Семь лет архипастырского служения последовательно на двух кафедрах — сначала в Тамбове и затем во Владимире — были для Преосвященного Феофана временем его неутомимых забот о благе своих пасомых. Он неустанно совершал богослужения, произнося каждый раз глубоко назидательные поучения; часто ездил по епархии, возобновлял храмы и всей полнотой любящего сердца жил со своими пасомыми, отечески заботясь об их благе и спасении. Всегда ласковый, приветливый, он со всеми — какого бы сана, положения и возраста кто ни был — обращался с примерным благодушием и величайшею кротостью. Если же по справедливости ему, как епархиальному начальнику, нужно было наказать кого-то выговором, то он поручал это сделать ключарю собора, как бы боясь нарушить тот закон любви, которым он неуклонно руководился в своей жизни и пастырской деятельности.

Служение Преосвященного Феофана в святительском сане, благодаря высоким личным качествам, обещало дать много добрых плодов Святой Церкви. Но ему, как епархиальному архиерею, неизбежно приходилось заниматься совсем не сродными его сердцу делами. Поэтому всё сильнее и настойчивее стала утверждаться в нём мысль об удалении на покой от дел епархиального управления и об избрании для себя такого места жительства, где бы он беспрепятственно мог отдаться молитве и богомыслию. Ещё в бытность свою на Тамбовской кафедре он облюбовал себе такое место — Вышенскую пустынь, о которой не раз говаривал: «Нет места лучше, как Выша». Сюда-то и устремилась мысль святителя, когда он задумал окончательно удалиться от многих не близких его созерцательной душе обязанностей по епархиальному управлению.

Когда в 1866 году в Синоде было получено от Преосвященного прошение об увольнении «на покой» простым иноком в Вышенскую пустынь, присутствующие члены Синода невольно пришли в недоумение и, не зная, как поступить с этой просьбой, прежде всего просили первенствующего члена Синода митрополита Исидора частно переписаться с просителем и узнать, что заставляет его принять такое решение.

В своём ответном письме Преосвященный Феофан объяснил, что под словом «покой» он совсем не имел мысли о ничегонеделании, а что, и по увольнении от епархиальнаго управления, желает так же неленостно трудиться для Православной Церкви, но только «иначе», а именно посредством своих ничем внешним не отвлекаемых трудов по изъяснению Священного Писания. При этом святитель с полною откровенностью признаётся, что он давно лелеял в своей душе мечту посвятить себя исключительно духовным подвигам и созерцательной жизни в тиши уединения. Приняв во внимание такое объяснение, Святейший Синод уважил просьбу Преосвященного, и он был назначен настоятелем Вышенской пустыни.

Прибыв в Вышу, Преосвященный Феофан прежде всего сложил с себя должность настоятеля пустыни, предпочитая всё время оставаться здесь в простом звании инока. Первые шесть лет пребывания в пустыни святитель-инок посвятил как бы подготовке себя к тому высокому подвигу, к которому намерен был с течением времени перейти, заключив себя в затвор. Он наравне с братиею постоянно ходил в церковь на все монастырские богослужения. В воскресенья и праздничные дни сам служил соборно с архимандритом и монашествующими. Поучений, однако, не произносил, но самое служение его пред престолом Божиим, по свидетельству вышенских иноков, было для всех живым поучением.

В 1872 году святитель Феофан своими руками устроил у себя в келиях малую церквицу, отделив для неё часть наибольшей из комнат — гостиной, где и стал совершать все церковные службы совершенно один, без сослужащих. Наложив на себя великий подвиг строгого затвора, он, кроме настоятеля пустыни архимандрита Аркадия, своего духовника игумена Тихона и келейника, никого уже не принимал. 10 лет святитель-затворник служил Литургию в своей келейной церкви по воскресным и праздничным дням, а в последние 11 лет ежедневно. На вопрос одного из ближайших своих почитателей, как он служит Литургию один, святитель ответил: «Служу по служебнику, молча, а иногда и запою…» Но если смолк живой голос святителя для лиц, имевших когда-то личное и непосредственное общение с ним, то ещё плодотворнее стал он влиять на людей своими богомудрыми творениями и ответными письмами. Кто бы ни обращался к нему за советом и разъяснениями по вопросам духовной жизни, он никому не отказывал в своём письменном руководстве.

Частная переписка святителя с его многочисленными корреспондентами была для него как бы только «подельем», как он нередко выражался. Главная же и наиболее существенная его цель при трудах писания состояла в том, чтобы обогатить нашу богословскую и аскетическую литературу сочинениями и переводами святоотеческих творений. В них у нас чувствовался большой недостаток. И святитель-подвижник том за томом выпускал свои учёные труды, так что во время затвора им напечатано было свыше трёх тысяч печатных листов.

В чём состояла и как протекала собственно внутренняя, духовная жизнь святителя в течение 22 лет затвора, не было доступно наблюдению лиц посторонних и для всех осталось сокровенной тайной. Единственным живым свидетелем, с которым подвижнику по необходимости приходилось иметь некоторое личное сношение, был его келейник Евлампий. Но обязанности последнего ограничивались очень немногим. Каждый день по особому условному стуку он являлся из своей комнаты, помещавшейся в нижнем этаже покоев Владыки, чтобы подать ему чашку кофе и обед, который в скоромные дни состоял из одного яйца и стакана молока, а в четыре часа вечера принести чашку чаю, чем и ограничивалось дневное пропитание подвижника. На обязанности того же келейника лежала забота — с вечера приготовить всё нужное для совершения святителем ранней Литургии, а именно: просфоры, красное вино, ладан и прочее.

В последние годы у святителя-затворника от постоянных и напряжённых занятий письменными работами стало падать зрение, но он продолжал по-прежнему трудиться. Всё в том же строгом порядке было распределено у него время. Только с 1 января 1894 года, за пять дней до кончины святителя, этот ежедневный порядок его жизни несколько расстроился. Не всегда в определённое время святитель давал условный знак о времени чая или обеда.

Накануне праздника Богоявления, чувствуя слабость, Владыка попросил своего келейника помочь ему пройтись по комнате. Тот провёл его под руки несколько раз, но немощный Владыка, утомившись, отослал его, а сам лёг в постель. Однако на другой день, в храмовый праздник своей келейной церкви в честь Богоявления Господня, он ещё в силах был отслужить Божественную Литургию и кушал чай, но к обеду не давал условного знака долее обыкновенного. Келейник, заглянув в рабочий кабинет святителя и увидев, что он сидит и что-то пишет, не захотел его беспокоить. Окончив письмо уже около двух часов пополудни (Владыка обычно кушал в час), епископ Феофан подал знак. Келейник, услышав стук, принёс ему обед. Но обычная порция оказалась велика: святитель вместо целого яйца скушал только половину и вместо целого стакана молока выпил только полстакана. Не слыша стука к вечернему чаю, келейник снова заглянул в комнату затворника. Это было в пятом часу вечера. Владыка лежал на кровати, глаза его были закрыты, левая рука спокойно лежала на груди, а пальцы правой сложены как бы для архиерейского благословения… Тихо подойдя к койке, келейник увидел, что Преосвященный труженик почил о Господе…

Кончина святителя последовала на семьдесят девятом году его жизни 6 января 1894 года. Торжественное отпевание почившего совершено Преосвященным Иеронимом, епископом Тамбовским, в Казанском соборе Вышенской пустыни. Мощи святителя были положены в правом Владимирском приделе этого храма.

Канонизация святителя Феофана состоялась на Поместном Соборе Русской Православной Церкви , посвящённом 1000-летию Крещения Руси.

Сейчас мощи святителя Феофана, Затворника Вышенского, покоятся в храме преподобного Сергия Радонежского (село Эммануиловка Рязанской области, недалеко от Выши). В том же храме находится чудотворный образ Казанской (Вышенской) Божьей Матери.
Святитель Феофан, посвятив себя поискам пути к Вечной жизни, показал этот путь и последующим поколениям в своих богословских трудах.
ТРОПАРЬ И КОНДАК СВЯТИТЕЛЮ ФЕОФАНУ, ЗАТВОРНИКУ ВЫШЕНСКОМУ

10/23 января (1894).

 

 

 

Тропарь,глас 8 :

Православия наставниче, / благочестия учителю и чистоты, / Вышенский подвижниче, / святителю Феофане богомудре, / писаньми твоими Слово Божие изъяснил еси / и всем верным путь ко спасению указал еси, // моли Христа Бога спастися душам нашим.

 

Кондак, глас 4:

Богоявлению тезоименитый, / святителю Феофане, / учении твоими многия люди просветил еси, / со ангелы ныне предстоя Престолу Святыя Троицы, // моли непрестанно о всех нас.

 

СВЯТИТЕЛЬ ФЕОФАН, ЗАТВОРНИК ВЫШЕНСКИЙ

КАК НАЧИНАЕТСЯ В НАС ХРИСТИАНСКАЯ ЖИЗНЬ?

Надобно нам уяснить себе, когда и как начинается истинно христианская жизнь для того, чтобы видеть, положено ли в нас начало жизни сей, и, в случае, если не положено, знать как положить оное, на сколько это от нас зависит. То не решительный еще признак истинной жизни во Христе, если кто-нибудь именуется христианином и принадлежит к Церкви Христовой. Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царствие (Мф. 7, 21). И не ecu бо сущий от Израиля, суть Израиль (Рим. 9, 6). Можно быть в числе христиан, и не быть христианином. Это всякий знает.  Есть момент, и момент весьма заметный, резко обозначающийся в течении жизни нашей, — когда кто начинает жить по-христиански. Это тот момент, когда в нем начинают качествовать отличительные черты жизни христианской. Христианская жизнь есть ревность и сила пребывать в общении с Богом деятельном, по вере в Господа нашего Иисуса Христа, при помощи благодати Божией, исполнением святой воли Его, во славу пресвятого имени Его. Существо жизни христианской состоит в Богообщении о Христе Иисусе Господе нашем, — в Богообщении, в начале обычно сокровенном не только от других, но и от себя. Видимое же, или ощущаемое внутрь нас свидетельство о ней есть жар деятельной ревности, исключительно о христианском Богоугождении, с полным самоотвержением и ненавидением всего тому противного. Так, когда начинается сей жар ревности, тогда полагается начало христианской жизни; и в ком он постоянно действует, тот живет по-христиански.  На этой отличительной черте надобно остановить немного подолее наше внимание. Огня приидох воврещи на землю, — говорит Спаситель, — и как желал бы Я, чтобы он возгорелся (Лк. 12, 49). Это говорит Он о христианской жизни, и говорит потому, что видимое ее свидетельство составляет возжигаемая в сердце Духом Божиим ревность о Богоугождении, похожая на огонь, ибо как огонь снедает то вещество, в котором внедряется, так и ревность о жизни по Христе снедает душу, которая восприяла ее. И как во время пожара пламя охватывает все здание, так и воспринятый огнь ревности объемлет и наполняет все существо человека.  В другом месте Господь говорит: всяк огнем осолится (Мк. 9, 49). И это есть указание на огнь духа, ревностию проникающего все существо наше. Как соль, проникая удоборазлагаемое вещество, предохраняет его от гниения, так и дух ревности, проникая все наше существо, изгоняет грех, растлевающий нашу природу и по душе, и по телу, из всех даже малейших его вместилищ и хранилищ, и тем спасает нас от нравственной порчи и растления. Апостол Павел заповедует: Духа не угашать (1 Фее. 5, 19), быть тщанием не ленивыми, духом гореть (Рим. 12, II),- заповедует сие всем христианам, чтобы помнили, что горение духа, или неленостное тщание, есть неотъемлемое свойство христианской жизни. В другом месте о себе говорит он: задняя убо забывая, в предняя же простираяся, со усердием гоню к почести вышняго звания Божия о Христе Иисусе (Флп. 3, 13,14); и другим внушает: тако тецыте, да постигнете (1 Кор. 9, 24). Значит, в жизни христианской, вследствие жара ревности, есть некоторая быстрота и живость духовная, с которою берутся за дела Богоугодные, попирая себя и охотно принося в жертву Богу всякого рода труды, без жаления себя.  Утверждаясь на таком понятии, легко можно заключить, что холодное исполнение уставов Церкви, равно как регулярность в делах, установляемая расчетливым рассудком, исправность, степенность и честность в поведении еще не суть решительные указатели, что качествует в нас истинно христианская жизнь. Все это хорошо, но коль скоро не носит в себе духа жизни о Христе Иисусе, не имеет никакой пред Богом цены. Такого рода дела будут тогда как бы бездушные истуканы. И часы хорошие идут исправно; но кто скажет, что в них есть жизнь?! Так и тут: часто имя только имеют, что живы, будучи на деле мертвы (Апок. 3, 1). Эта добропорядочность поведения больше всего вводит в обольщение. Истинное его значение зависит от внутренних расположений, в которых возможны значительные уклонения от существенной правды при делах правых. Как, удерживаясь внешне от дел греховных, можно питать к ним привязанность или соуслаждение в сердце, так равно, делая дела правые внешне, можно не иметь к ним расположения сердечного. Только истинная ревность как добро хочет совершать во всей полноте и чистоте, так и грех преследует до малейших его оттенков. Первого ищет она как насущного хлеба, с последним поступает как с врагом смертельным. Враг врага ненавидит не только в лице его собственном, но ненавидит родных его и знаемых, даже вещи его, цвет ему любимый, вообще все, что сколько-нибудь напоминает о нем. Тоже и ревность о Богоугождении истинная: преследует грех в малейших об нем напоминаниях или намеках; ибо ревнует о решительной чистоте. Не будь этого, сколько нечистоты может залечь в сердце!  И какого успеха можно ожидать, когда нет стремительной ревности о христианском Богоугождении? В чем нет труда, то будет еще исполняться; но коль скоро потребуется в чем-либо усиленный труд, или какое-либо самопожертвование, — тотчас последует отказ, по невозможности совладать с собою. Ибо тогда не на что будет опереться, чтобы подвинуть себя на доброе дело: саможаление подорвет все опоры. Если же примешается другое какое побуждение, кроме указанного, то оно и доброе дело сделает недобрым. Соглядатаи при Моисее убоялись оттого, что себя жалели. Мученики охотно шли на смерть оттого, что их сжигал внутренний огонь. Истинный ревнитель не законное только делает, но и совет, и всякое благое, внушение, тайно печатлеемое в душе; делает не представляющееся только, но бывает изобретателен на добро, весь в заботах об одном добре прочном, истинном, вечном. «Везде потребно нам, — говорит святой Иоанн Златоуст (беседа 31 на Деян.), — усердие и многое разжжение души, готовое ополчиться против самой смерти; ибо иначе невозможно Царствие получить». Дело благочестия и Богообщения есть дело многотрудное и многоболезненное; особенно на первых порах. Где взять сил, чтобы подъять все эти труды? При помощи благодати Божией — в одушевленной ревности. Купец, воин, судья, ученый проходят службу многозаботливую и многотрудную. Чем поддерживают они себя в трудах своих? — Воодушевлением и любовию к своему делу. Не иным чем можно поддерживать себя и на пути благочестия. А без сего мы будем находить в служении Богу томность, тяготу, скуку, вялость. И тихоход идет, но с болезнию, тогда как для быстрой серны или проворной белки движение и переход составляют удовольствие. Богоугождение ревностное есть отрадное, окрыляющее дух шествие к Богу. Без него можно испортить все дело. Надо все делать во славу Божию, наперекор живущему в нас греху; а без сего мы будем все исполнять только по привычке, по требованию приличия, потому что так издавна делалось, и так делают другие. Надо делать все; а в противном случае мы иное сделаем, а иное нет, и притом без всякого сокрушения и даже памяти о пропусках. Надо все делать со вниманием и осмотрительностию, как главное дело; а иначе мы будем делать, как пришлось. Итак, ясно, что без ревности христианин плохой христианин, — вялый, расслабленный, безжизненный, ни тепел, ни хладен, — и жизнь такая не жизнь. Сие ведая, потщимся явить себя истинными ревнителями добрых дел, чтобы быть истинно угодными Богу, не имея скверны или порока, или нечто от таковых.  Итак, верное свидетельство о жизни христианской есть огнь деятельной ревности о Богоугождении. Спрашивается теперь, как возжигается сей огнь? Кто его производители?  Такая ревность производится действием благодати, однако же и не без участия свободной нашей воли. Жизнь христианская не есть жизнь естественная. Таково же должно быть и ее начало, или первое ее пробуждение. Как в семени растительная жизнь пробуждается тогда, как к сокрытому в нем ростку проникает влага и теплота, и чрез них — всевосстановляющая сила жизни, так и в нас жизнь Божественная пробуждается, когда проникает в сердце Дух Божий и полагает там начало жизни по духу, очищает и собирает воедино омраченные и разбитые черты образа Божия. Пробуждается желание и свободное искание (действием извне), потом нисходит благодать (чрез Таинства) и, сочетавшись со свободою, рождает мощную ревность. И никто не думай сам собою родить такую силу жизни, об ней должно молиться и быть готовым приять ее. Огнь ревности с силою — это благодать Господня. Дух Божий, сходя в сердце, начинает действовать в нем не снедающею только, но и вседействующею ревностию.
Иным приходит на мысль: зачем это действие благодати? Неужели мы сами не можем делать добрых дел? Вот мы сделали то и то доброе дело. Поживем, и еще что-либо сделаем. Редкий, может быть, не останавливался на этом вопросе. Иные говорят, что мы не можем сами собою ничего доброго делать. Но здесь дело не об отдельных добрых делах, а о перерождении всей жизни, о жизни новой, о жизни в целом ея составе — такой, которая приводит ко спасению. При случае нетрудно что-нибудь сделать даже очень хорошее, как делали и язычники. Но пусть кто намеренно определит себя на неопустительное доброделание, определит порядок его по указанию Слова Божия, — и это не на один месяц или год, но на всю жизнь, — и положит неуклонно пребывать в сем порядке, и потом, когда пребудет верен тому, — пусть хвалится своею силою; а без сего не лучше ли заградить уста свои. Мало ли бывало и бывает опытов самодельного начинания и устроения христианского жития? И все они оканчивались и оканчиваются ничем. Постоит немного человек в новоизбранном порядке — и бросает. И как иначе? Нет сил. Только вечной силе Божией свойственно поддерживать нас неизменными в расположении среди беспрерывных приливов изменений временных. Потому надобно преисполниться сею силою, испросить ее и принять по чину, — и она приподнимет нас и извлечет из этого треволнения временного.  Обратитесь еще к опыту и посмотрите, когда приходят такие помышления самодовольства? Когда человек бывает в покойном состоянии, когда его ничто не смущает, ничто не прельщает и не влечет ко греху, тогда он готов на самое святое и чистое житие. Но чуть движение страсти или соблазн — куда все обеты?! Не говорит ли себе часто человек, ведущий невоздержанную жизнь: теперь не буду больше. Но насыщение страсти прошло, новый позыв восстает, и он опять является во грехах. Хорошо рассуждать о перенесении обид, когда все идет по нашей воле не наперекор самолюбию. Тут, пожалуй, странным покажется чувство оскорбления или серчания, какому предаются другие. Но случись самим быть в подобном положении, тогда и один взгляд, не только слово, выведет из себя. Так можно в самонадеянности мечтать о возможности самому собою, без высшей помощи, вести жизнь христианскую, когда покоен дух. Но когда зло, слегшееся на дне сердца, возмятется, как прах ветром, тогда в собственном опыте найдет каждый осуждение своей заносчивости. Когда помысл за помыслом, желание за желанием, — одно другого хуже — начинают тревожить душу, тогда забудет всякий про себя и невольно воззовет с Пророком: воды внидоша до души моея: углебох в тимении глубины (Пс. 68, 2). О, Господи, поспеши же! (Пс. 117, 25). Не бывает ли часто так: мечтает иной в самоуверенности пребывать в добре. Но вот воображено лицо или вещь, родилось желание, возбудилась страсть: человек увлечен и пал. После сего оставалось бы только посмотреть на себя и сказать: как это худо! Но вот представился случай к развлечениям, и он снова готов забыться. Далее, кто-нибудь оскорбил: началась брань, укоры, суд; представилась неправая, но выгодная сделка, — берется и за то: одного унизил, с другим поделился, третьего столкнул с места, — и все это после того, как хвалился возможностию самому, без особой помощи свыше, вести себя свято. Где же сила? — Дух бодр, плоть же немощна (Мф. 26,41). Видишь добро и творишь зло: хотящу ми творити доброе, яко мне злое прилежит (Рим. 7, 21). Мы в плену: искупи нас, Господи!  Один из первых вражеских наветов на нас есть помысл самонадеянности, т.е. если не отвержение, то нечувствование нужды в благодатной помощи. Враг как бы так говорит: «Не ходи туда — к свету, где хотят тебе дать какие-то новые силы! — Ты у меня и так хорош». Человек и предается покою. А враг между тем — где подкинет камень (неприятности), где наведет на скользкое место (прелести страстей), где усеет цветами закрытые силки (светлая обстановка). Не оглядываясь, человек стремится все далее и далее, и не догадывается, что ниспадает все ниже и ниже, пока, наконец, не низойдет на самое дно зла — к преддверию ада. Не нужно ли в таком случае крикнуть ему, как первому Адаму: «Человек, где ты? Куда ты зашел?» Вот это-то воззвание и есть действие благодати, которое заставляет грешника в первый раз осмотреться на себя.  Итак, желаешь начать жить по-христиански, взыщи благодати. Минута, когда низойдет благодать и сочетается с твоею волею, будет минутою рождения жизни христианской — сильной, твердой, многоплодной.  Где обрести и как принять благодать, зачинающую жизнь? Стяжание благодати и освящение ею нашего естества совершается в Таинствах. Здесь мы предлагаем действию Божию, или предносим Богу свою непотребную природу, — и Он действием Своим претворяет ее. Богу угодно было, для поражения гордого ума нашего, в самом начале истинной жизни, сокрыть силу Свою под сению вещества простого. Как это бывает, не постигаем, но опыт всего христианства свидетельствует, что иначе не бывает. Таинств, преимущественно относящихся к началу жизни христианской, два: Крещение и Покаяние. Потому и правила касательно начала жизни истинно христианской собираются одни вокруг Крещения, а другие — вокруг Покаяния.

Литература: 1. Еп. Феофан. Путь ко спасению. Третья часть. М., 1899.